|
Ангарск
Я убедился, что мой дом родной
не ограничен четырьмя стенами,
Не втиснут в память комнатой одной...
Он весь в движенье, он в дороге с нами.
Пространственно бескрайний,
с блеском звезд, с огней разливом,
с отступленьем гула,
Он прост, как все на свете, и не прост.
Его волна событий захлестнула
(событий века и событий дня),
Волна сомненья и волна дерзанья.
В нем триста сорок тысяч, все — родня.
И каждый удостоен в нем вниманья.
Прости меня, весёлый человек,
прости меня, гордячка-незнакомка,
Что строчками волнует вас мой век,
Гогочет мне раскатисто и громко.
И ты не хмурься, тот, кто хмур и зол,
поверь своим тебе врученным визам,
пусть каждый в нашем веке — новосёл,
но в нашем доме навсегда прописан.
А там, в лучах рассвета и дождя,
сияет новый корпус возведённый,
как в нашем доме наш новорождённый,
И кран стоит, ручонки разведя.
Мой дом...
Меня с тобой не разлучат
часы тоски или часы полета.
И вот меня мгновения примчат,
и я войду в мой дом из самолёта.
И на ладошках понесёт Земля
сквозь дни и ночи, будни и рассветы.
А мне навстречу — сосны, тополя,
как вечные домашние букеты.
Стихи потерянных лет
Я строки завещал в паноптикум
одной фигурой восковой.
Пусть кто-то в целом, кто-то ломтиком
отведает... И я, живой,
хожу вокруг, взираю ласково:
стоит из воска существо...
Мне самому уже не властвовать
и не поправить ничего.
А воск податлив и пластичен.
Рука касалась. Не одна.
От чьих-то грубых зуботычин
на скулах вмятина видна.
А впрочем-то, не в этом главное.
Не ожидаю похвалы.
Я в бренном мире не тщеславнее
обычной пасечной пчелы.
Сон
Было. Женщину любил.
Женщина меня любила.
Клен она в саду взрастила —
я под корень подрубил.
Рухнул. Я махнул рукою.
Не запнулся за пенек.
Но не смог найти покоя —
был с другою одинок.
Умирающий от жажды
бредил о былой весне.
И пришла ко мне однажды
эта женщина во сне.
Посмотрела так и этак,
убедилась в том, что жив,
груду тех увядших веток
между нами положив.
Что я мог, ну что я мог!
А она смеялась шало.
У моих усталых ног
боль далеких дней лежала.
Убежала. Мне бы в путь,
только я, как сокол в клетке:
через высохшие ветки
нету сил перешагнуть.
Дорожные строки
Отвяжись, худая жизнь.
(Сибирская поговорка)
Есть река и острова,
а лодчонка — утлая...
Есть родная голова,
да не очень круглая:
с лицевой стороны
бородой заросшая.
«Отвяжись, худая жизнь,
привяжись — хорошая».
Голова, она права.
Не правы сандалии:
тянут вновь меня куда-то
за порог и далее...
Есть и дом, и уют,
и жена законная.
«Отвяжись, шальная жизнь,
привяжись — спокойная».
Ну, а дома — вновь истома:
лопнуло терпение.
За нос, за ворот из дома
Тянет птичье пение.
Спать в перине
Или бродяжить –
Это дело личное...
«Отвяжись плохая жизнь!
Привяжись отличная.
Постскриптум
То ворох никчемной погоды,
то горстка безоблачных дней...
Во что превращаются годы
в течение жизни твоей?
Пустое болтается стремя —
не слышишь ты звона копыт...
Во что превращается время,
когда ты зарыт и забыт?
Во что же? Во мрак?
В озаренье? В неведомый холод? В тепло?
Но в тех же былых измереньях
остался твой конь и седло.
Всё стало неслышимой одой...
Застой. Ни друзей, ни врагов.
Лишь воспоминанье природой
твоих отшумевших шагов...
И вновь ветерка дуновенье.
Там, где-то во снах, на краю,
во что превратятся мгновенья,
пронзавшие песню твою?
|
Город твой и мой
Город весел. Не до грусти.
Словно речка из глубин
вытекает в вечном русле
гул насосов и турбин.
Начинался, между прочим,
первой улицей прямой.
Стал поистине рабочим
этот город, твой и мой.
Так же радостно доселе
город смотрит на меня.
Сколько тысяч новоселий
он отпраздновал,звеня!
Сколько праздников весёлых
знойным летом иль зимой!
Сам слывет он в новосёлах,
этот город, твой и мой.
Неизменен город вроде,
постоянен он, как друг.
Но, когда весна приходит,
иль когда зима приходит,
всё меняется вокруг.
И возносят нас все выше
каждый шаг наш, каждый час
эти окна, эти крыши,
словно спрашивают нас:
Как бы жили мы без веры
в откровенность новизны?
Эти улицы и скверы
стали б попросту грустны!
Как бы был и мглист, и горек
путь из странствия домой,
если бы нам не был дорог
этот город, твой и мой!
Он не хвалится делами,
нарочито не спешит
сжаться с новыми стволами,
и метелями прошит.
Но ударит вновь по струнам
окрылённая весна.
Снова песенным и юным
он воспрянет ото сна.
Яркостенный, светлолицый,
одевается листвой.
И летит огромной птицей
этот город, мой и твой!
Семейная баллада
Вышел и иду упрямо
средь расхристанной травы.
На уме — сплошная драма.
...Есть у дочки папа, мама.
В чем-то оба не правы...
Лес. И сыро, и прохладно с
редь ольшаника в тени.
...Не хитро живу, не складно:
коротаю ночи-дни...
Мир вокруг меня — феномен.
...Дочка стала понимать,
что ее отец бездомен,
что частенько плачет мать.
Распилю ольху на чурки
(застить небо ни к чему),
пусть горит она в печурке —
все теплее одному.
Запоет лесная птица —
завсегдатай рощ и рек.
...Что-то же должно случиться
в этот самый светлый век!..
Люди злобствуют,
смеются над размолвками других.
Кто-то ж должен оглянуться,
подойти,одернуть их!
Кто-то вникнет ли, поймет ли
наши вывихи-грехи?..
А дочурка смотрит, смотрит,
точно веточка ольхи.
Сентябрь
Вдвоем сквозь тополевый
строй идем по улице пустынной...
Гул от шагов над Ангарой,
как спор неторопливый, длинный.
И вот уже шагаем врозь.
Все врозь — деревья, стены, окна.
Все словно вмиг оборвалось,
все словно вдруг вокруг умолкло.
За шепотом легчайших крон
спит небо в застекленном цвете.
Плывут, плывут со всех сторон
воспоминания о лете.
Грибные наползут дожди,
стремясь от летних отличиться...
Дожди... И оттого в груди
щемит...Теперь уже не жди —
не позвонит, не постучится,
не скажет: «Здравствуй, вот и я!»
не улыбнется, как обычно.
Сентябрь, обиду затая,
со мной ли счеты сводишь лично?
Звенишь, гремишь листвой своей
в глуши заброшенного сада.
Скажи, сентябрь, и мне, и ей:
как выбраться из листопада?
Вьюга
Хлещет вьюга белым веником
по лицу да по спине.
Оробеешь — станешь пленником...
Эта робость не по мне!..
Нет, не слыли деды глупыми.
Что им вьюжная пора!
Тпру! И грелись не тулупами, а взмахом топора.
И сверкали телом розовым,
в голубом квасном парке,
веником крестясь березовым
на березовом полке.
Хорошо жилось ли, худо ли —
превращали вьюгу в зной.
Нет предела русской удали
даже в крохотной парной.
Ты среди звезд
красавицей слывешь...
Ты среди звезд красавицей слывешь.
А на земле?.. Ты смотришь по привычке
в окно летящей в лето электрички
и взгляда от окна не оторвешь.
Плывут платформы, миражи, селенья,
проселки, рощи, ручейки, цветы...
Но я, увы, не вижу удивленья: т
вои глаза, как стеклышки, пусты.
Все — нипочем! Во взгляде нет вопроса.
Пусть даже солнце рухнет под колеса,
пусть поезд — над обрывом, на краю...
Ты неприступна со своим томленьем.
И вся природа смотрит с удивленьем
на красоту холодную твою. |
